Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
27.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[11-11-01]
Открывая РоссиюАвтор и ведущая Виржини КуллудонПатриотизм и образование
Террористы захватили самолеты и направили их в американское здание Всемирный торговый центр, попали в верхние этажи. Так как под этим зданием были переходы, подземное метро, канализация и начали рушиться соседние здания. Очень много погибло людей, четыре тысячи с лишним. Виржини Куллудон: Патриотизм и образование. В период борьбы с терроризмом, эти понятия обретают новый смысл. Трагические события 11-ого сентября в Нью-Йорке и Вашингтоне возобновили давно идущие в России дискуссии о методах борьбы с терроризмом, о необходимости в обновлении патриотического воспитания. Что означает патриотизм в обстановке борьбы с терроризмом? Есть ли особый - русский -вариант патриотизма? Как школьные учителя воспринимают патриотизм? Зачем -и кому нужно сегодня патриотическое воспитание? Об этом - сегоднящняя передача, где выступают дети, учителя, эксперты. Вообще я считаю, что это ужасно глупо. В небоскребы врезались самолеты и, откровенно говоря, я не понимаю этих людей, которые хотят, чтобы другие люди страдали из-за каких-то амбиций. Александр Адамский, ректор Института образовательной политики «Эврика», главный редактор газеты «Управление школой», описывает, что именно изменилось в педагогике после 11-ого сентября: Я был в это время в Красноярске и видел, как учителя утром следующего дня пытались объяснять детям, что произошло. Во многих школах дело кончилось тем, что дети стали объяснять учителям, что произошло. Красноярск город промышленный, очень серьезный, там много Интернета, там много компьютеров, и оказалось, что подростки, многие подростки не только по телевизору, а быстро пошли в Интернет и стали все собирать. В педагогике изменилось, на мой взгляд, то, что многие учителя почувствовали не только свою незащищенность, мне не хочется никого обижать, и тут уже дело не в обидах, но, к сожалению, это факт, многие учителя почувствовали свою неспособность говорить с детьми о глубоких, серьезных, сейчас происходящих драматических вещах. Вот не о том, что было в 41-м году, а о том, что сейчас происходит. Оказалось, что педагогика, я думаю, что не только русские учителя, я смотрел прессу и того времени, и уже более позднего, даже первая леди Америки она какие-то банальные вещи говорила после этого. Я сначала не поняла, когда мне сказали, что в Америке терракт, терракт 21-го века, сначала не поняла, в чем дело. Когда уже узнала, я, в принципе, знала, что что-то произошло. Потом увидела по телевизору. Получилось так, что в принципе, на меня произвело впечатление, но я больше подумала, что это ужасно глупо со стороны тех, кто это сделал. Я не понимал, что случилось, не мог осознать, что такое могло случиться, тем более в такой стране, как в Америке. Виржини Куллудон: На самом деле, это не вопрос неспособности: речь о состоянии шока... Александр Адамский: Может быть это вопрос шокового состояния. Но, вы знаете, все-таки есть такая профессия учитель или нет такой профессии? Были спасатели, которые, несмотря на шок, были полицейские, были пожарные, были репортеры, которые, несмотря на шок, держали в руках профессию и поэтому может кого-то и удалось спасти, не знаю. У меня очень жестокий вопрос, очень жестокий, я его себе задаю прежде всего: сколько детей мы не спасли утром следующего дня? Потому что шок был жуткий, моя дочь плакала. Она мне позвонила в Красноярск в гостиницу и у нее были слезы, она рыдала, и я с ней разговаривал долго. И мы оба смотрели телевизор и разговаривали при этом. И конечно, было ужасно трудно, потому что надо было самому отойти от этого шока и найти какие-то вещи, по большому счету искусственные. Ну что тут скажешь? Но для того, чтобы не описать эту трагедию, а для того, чтобы ребенка спасти, потому что обрушилось все, вот в этот момент все обрушилось. В детскую психику, когда там и так не очень много опор, и так не очень много ориентиров, подростки, у которых все только-только строится, только становится, все настолько хрупкое, и вдруг этот самолет ударил по ним по всем. Это ужасное испытание на профессионализм и так далее. Я думаю, что здесь все-таки нужна какая-то педагогика... Виржини Куллудон: События 11-ого сентября, увиденные на экране телевизора, вызвали в первую очередь чувство страха. Страх - именно то, с чем приходилось бороться учителям. На моих глазах видела, как взрывались самолеты, и первый, и второй. В этот момент, охватывал какой-то ужас, то, что гибнут люди, очень страшно было. Видела, как падает второе здание, это что-то ужасное, такая громадина, столько количество людей. Кадры, когда люди бросались с верхных этажей, чтоб спасти своей жизни, очень кошмарное видео было. Мне охвативал какой-то страх, потому что Россия тоже вела военные действия против боевиков, может быть возместие. Это очень страшно было. Когда смотрели, было страшно, потому что в любую минуту могло произойти такое и в России. Это было очень страшно. Второй небоскреб падал как карточный домик. Страшно такое смотреть. Мне кажется, что было очень страшно. Я когда смотрела по телевизору, сразу попросила, чтобы выключили. Было очень страшно. Много людей погибло. Я думаю, что если бы не было этих каких-то злодеев, то тогда и в мире спокойнее жилось, все бы люди жили мирно и хорошо. И еще мне в основном животных жалко. Потому что я слышала некоторые передачи, что у собак шерсть снимают. Страшно. Вдруг, например, тоже будет и у тебя так. Виржини Куллудон: Насколько чувство страха ощутимо? Зоя Дмитриенко, заместитель директора школы № 54 по начальным классам, город Новосибирск: Да, ощутимо. Я даже сейчас такую маленькую тайну приоткрою, говорю ребятам, что вот мы настолько уже дружим со всеми народами и к нам из всех стран приезжают, сегодня тоже ждем гостей. И мальчик подошел ко мне один и говорит: вы знаете что, а мне тревожно, что это из Франции. А почему тревожно? Ну как же, только трагедия случилась, а с какой целью к нам тогда едут из Франции? Ему тревожно стало. Я вот зашла, думаю: надо же, какой маленький, ему тревожно. В чем же дело, что же так? Я говорю: да нет, просто хотят посмотреть нашу школу, как вы здесь учитесь, чему учитесь, что вы знаете и никакого страха нет. Он заулыбался. Непосредственность, что-то напряженно ему стало, страшновато - а для чего, зачем. Александр Адамский: Все почувствовали, что нужна педагогика поддержки, все почувствовали, что поддержка это, вообще говоря, самое главное, что есть в педагогике, а все наши требования, все наши жесткость, вот это все, это настолько несоизмеримо с реально происходящей жизнью в ее предельных выражениях, что даже стыдно. Но это быстро ушло, все забывается и все возвращается на круги своя. В тот момент было очень ясно, мне кажется, каждому, кто вообще занимается с детьми или воспитанием, что, Бог с ними, с нашими требованиями, умеем ли мы поддержать ребенка в каких-то вещах. И очень многие увидели, что не умеем. Поэтому, я думаю, что мы многих не спасли. И дети это, конечно, не проявляют ежесекундно, но дети разуверились в том в этот момент, что есть взрослый, он называется учитель, у него есть опора, я могу у него найти опору, я могу у него найти защиту, я могу у него найти поддержку. Мне кажется, что должно было это измениться. А кроме того, я думаю, что все-таки многие учителя стали меньше верить официальной политической трескотне и всему остальному. Потому что сейчас уже видно просто по телевизору, по газетам, что политики, типа Жириновского, которые - так им и надо и все остальное, уже все воспринимается как какой-то динозавр. Это уже все-таки учительство воспринимается как, вы знаете, пьяный идет по улице и взрослый ребенку глаза закрывает, чтобы он не видел. Вот так и здесь. Два момента. Но главное для меня важно, что поддержка в педагогике после 11-го сентября стала для учителей более ценной. Виржини Куллудон: А как со страхом у детей справляются учителя начальной школы? Зоя Дмитриенко, Новосибирск: Вы знаете, мы все-таки стараемся ребятишкам своим сказать, что настолько сильно государство и взрослые, то есть они делают все возможное, чтобы защитить своих детей. Если даже у нас террористические какие-то акты начались, то у нас и родители дежурили даже, пока охраны не было, мы сами очень бдительно смотрели. Многое зависит от нас, от нашего внимания, от порядка, от той организованности самого человека в доме, в подъезде, в квартире. То есть быть очень внимательным, не быть равнодушным. И как-то детям говорили, что и родители, и взрослые, что все здесь проверяется, все предусмотрено. Нагнетать страх у маленьких детей вообще нельзя. Поэтому говорим, что спасение людей, и кровь сдают, то есть все помогают, когда беда такая. Чтобы предотвратить эту беду, нужно быть очень внимательным. И дома так же. Есть у нас и среди населения дни гражданской обороны, но в школах мы в мартовские каникулы каждый раз проводим, а к этому готовимся. Там эстафеты, там соревнования, должны знания свои показать, оказание первой помощи. Конечно, в первые дни снять это напряжение практически невозможно было. И старались и дома, и телевидение, средства массовой информации, в школах сочувствие, что горе, люди, но старались как-то все-таки много не говорить, потому что столько было зрительной информации и телевизионной. А вот уже спустя, когда и в самой Америке, и здесь прошло шоковое состояние, тут уже начали как-то с ними говорить, обсуждать, выводить из этого состояния. Александр Адамский: Война же только начинается. И будет очень много предельно сложных моментов, связанных с межконфессиональными отношениями, с межнациональными отношениями, с ксенофобией, с резким падением терпимости. Мы же все это испытывали, когда взрывали дома в Москве. У моей жены школа находится рядом с домом, и у нее из школы девочка погибла и у детей была истерика. Дети готовы были взять палку и бить, если бы им сказали, что это евреи, если бы им сказали, что это узбеки, если бы им сказали, что это чеченцы, таджики и так далее, то в этот момент они были готовы на все. Поэтому все же только начинается. И, либо учитель один на один с этим, либо он ждет, что ему скажет начальство, либо все-таки какое-то учительское сообщество вырабатывает по этому поводу позицию, мнение, отношение. Этого не происходит. Это опасно. На уровне гражданских профессиональных объединений. Может и произойти, но в любом случае школа это учреждение. Работники учреждения, так или иначе, они все-таки слушаются начальника. А на уровне сообщества, как Хилари Клинтон в свое время сказала, всей деревни, вот на уровне всей деревни это не происходит, к сожалению, и я вижу в этом колоссальнейшую опасность. Потому что учителя, как никто другой, нуждаются в том, чтобы самим вырабатывать позицию отношения, и дети в этом нуждаются. Это тяжело. Зоя Дмитриенко, заместитель директора школы № 54 по начальным классам, Новосибирск: Я думаю, что вообще в последнее время изменились. Если раньше мы, я 36 лет уже работаю в школе, говорили о том, что в нашей стране самое лучшее, самое хорошее, то теперь, конечно, стараемся показать весь мир, все достижения всех людей. Поменялось и мировоззрение учителя и история у нас совершенно другая стала. Хотя, конечно, любовь к родине, чувство патриотизма и уроки литературы, конечно это есть. Поскольку дети маленькие, для страны, для родины что-то сделать пока им очень сложно и поэтому у нас здесь чувство патриотизма - это любовь к дому, любовь к тому месту, где ты живешь, любовь к школе, чтобы все сохранить, сберечь, что это твой уголок. В принципе дети любят школу у нас, нашу школу. Она такая маленькая, уютненькая и только малыши учатся здесь, это хорошо, конечно. Вот утвердили гимн, вы видели, у нас стенд оформлен, гимн свой, они флаг знают, все символы государственные. Тоже учителя беседы проводят в классах. Потом узнаем свой город, очень много экскурсий с малышами по городу совершаем. Когда произошла эта трагедия, ребятишки в ужасе были. В школу пришли, учителя, мне кажется, и действительно весь мир содрогнулся. У нас вроде бы маленькие дети и психологически их так настраивать на страх не хочется. Но, тем не менее, даже что произошло, события, почему случилось, начинаем говорить: да, люди не могут договориться, прийти, не могут уступать, не умеют соглашаться с кем-то, свое только мнение, такого быть не может. Дети сами начали настолько обсуждать все, то есть это хорошо, что они задумываются уже, видят не только школу, то место, где они живут, а весь мир. Ну а конечная цель, конечно, речь о том, что нужно очень много знать, быть очень добрым, понимать других, чтобы что-то в мире значить, чтобы как-то менять этот мир. Виржини Куллудон: Школа гуманитарного образования "Восток и Запад" существует, как в Красноярске, так и в Кемерово. Школа строит свою работу не по придуманным темам из учебников; она, как говорит Александр Попов, основатель школы, выбирает темы из жизни. Сразу после терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне, например, преподаватели начали обсуждать с детьми отношение христианского и мусульманского мира. Александр Попов: Как это делается дидактически? Заметьте, мы считаем, что то, что происходит в средствах массовой информации, то, что дети слышат от взрослых, это часто бывают некоторые такие симулякры, некоторые идеологемы, ребенку трудно разобраться, а он, во-первых, сам не понимает, к какому миру он принадлежит, то ли к православному, то ли к какому-то другому. Во-вторых, очень трудно сегодня разобраться, что происходит в Афганистане. И вот это особенность нашей школы, мы с ними решаем те задачи, которые еще и самим взрослым сложны. Взрослые вместе с детьми решают настоящие задачи. Мы ставим те задачи, которые для нас задачи и для них задачи. Их это во многом возбуждает. Они видят, что я как взрослый, тоже не знаю ответы на эти вопросы. Дальше мы делаем аналитическое мероприятие, модуль. Вот сейчас реально в ноябре, с 8-го по 11-е ноября мы делаем образовательный модуль, где собираемся, восстанавливаем основные тексты про мусульманский мир, про христианский мир, про православный мир, начинаем сравнивать различие культур. Потом начинаем понимать, в чем ситуация в Афганистане, что было 11-го сентября на самом деле, делаем аналитическое мероприятие. Они же в школах не анализируют, они учебники читают, готовые знания, препарированные, как говорил Василий Васильевич Давыдов. А тут знание оно не препарировано. И получается так, что они сами начинают это знание производить. Вот в этом суть школы - вместе с детьми производить знания. Алексей Симонов, писатель, правозащитник, президент фонда «Гластность»: Это был май прошлого года, к маю прошлого года, к 55-летию победы его попросили, поскольку он такой мальчик артистичный, его попросили прочитать некий текст на встрече с ветеранами, которых он должен был поздравлять с 55-летием победы. Он, естественно, принес это текст домой, и когда я его прочитал, у меня волосы встали дыбом. Я его спрашиваю: тебе не стыдно это произносить, эту всю лживую пропагандистскую галиматью? Он говорит: но мне это учитель дал. Я говорю: какой учитель? Я стал выяснять какой учитель. Я ему поправил этот текст, попытался внятно объяснить, почему нельзя в 2000-м году, празднуя 55-летие победы, нельзя детям в школе давать тексты, которые ничем не отличаются от текстов 1948-го года, периода борьбы с космополитизмом. Там было написано о том, как в 30-е годы счастливая советская страна строила коммунизм, как Паша Ангелина ставила рекорды на полях, а Стаханов под землей, как челюскинцы и чкаловцы прославляли эту землю и как на нее вдруг, минуя все, вдруг на нее напал проклятый ворог немецкий, и как мы его дальше одолевали. Все это напоминало идеальную формулу пропаганды. Знаете, какая идеальная формула пропаганды? Убедить остальных в том, во что не веришь сам. Вот это была идеальная форма пропаганды. Причем, это делалось в нашей новой школе на 16-м году перестройки, на 11-м году демократии и, уже не знаю, какие еще должны быть изменения для того, чтобы люди, которые преподают нашим детям, вырвались из плена стереотипов своих собственных учебников, по которым они учились в детстве. Я просто был в ярости. Причем в ярости я был в первую очередь на самого себя. Если мой сын в 15 лет недостаточно мною воспитан для того, чтобы сказать учителю, что этот текст произносить нельзя, значит никакой еще свободы и демократии в школе нет. Патриоты - это люди, которые любят страну за то, что она выростила людей нормальными и хочет отдать жизнь за нее ради того, чтобы эта страна дальше развивалась - Вас учат быть патриотами? - Да. Чтобы страна дальше развивалась. Если хотите жить в хорошей стране и, чтобы люди были хорошие, нужно заботиться. Если заботиться не будет, то зачем осуждать других за то, что страна плохая? Виржини Куллудон: Что значит патриотизм в теперешней обстановке? Александр Адамский: Такой сложный вопрос. Патриотизм - это желание для своей страны счастья, которое достигается счастьем, благополучием и безопасностью всего мира. Вот здесь очень тонкая связь, которую нельзя разрывать. Потому что мы не можем обсуждать счастье моей страны, теперь уже не можем, вне счастья всех остальных. Вот это противопоставление оно приведет к несчастью для моей страны. Как нам научиться договариваться - это другой вопрос, но понимание патриотизма как сражение за благополучие и счастье только моего государства, только моей страны, только моей нации не приведет к счастью, не приведет к благополучию, не приведет к выживанию. В этом смысле спокойное обсуждение патриотизма это, конечно, уважение к своей истории, к своим могилам, священным местам. Но если мы будем смотреть не только назад, но будем смотреть еще вперед, то тогда патриотизм это возможность для моей страны договариваться с другими странами и жить в мире. И в этом смысле, конечно, есть общенациональные интересы для России. Если бы у меня спросили, есть общенациональные интересы у России или нет? Есть, конечно есть. Они складывались исторически. Но если мы не хотим быть похожи на таких дипломатов, у меня много знакомых дипломатов, которые как в шахматы играют, для них национальный интерес России это такая игра. Исторически друзья наши те-то, а враги те-то, и так далее. Но хотим мы или не хотим, границы стали прозрачными, отгородиться мы не можем никак, да и не нужно. Поэтому либо ребенок вырастает в понимании патриотизма как необходимости жить с другими, которые являются патриотами своих стран, либо мы не выживем. Очень простая альтернатива. Уметь видеть другого, все-таки уметь видеть другого. Потому что если я не могу отличить другого от себя, то я не патриот, но если я не вижу другого как патриота своей страны, то я тоже не патриот. Можно ответить вопросом на вопрос? Потому что для меня самое главное заключается в следующем - патриотизм воспитывается или он с молоком матери? Вот человек рождается патриотом или человек становится патриотом? Вот для школы, для педагогики это главный вопрос. Потому что если человек рождается патриотом, то зачем нужно патриотическое воспитание? - А что для вас значит патриотизм? - Я думаю, это любовь к своей стране, где ты родился. - А ты любишь свою страну? - Да. Здесь тихо, хорошо. - Мне кажется, что страну надо обязательно защищать, потому что она может быть в любое время быть в опасности. Нужно любить свою страну всегда. Все равно может дойти какая-то бомба или что-то еще. - Надо быть добрыми и честными всегда. Надо защищаться. Я думаю, что не надо бросать бомбы на город другой, чтобы на твою страну не бросили. Не делать плохо другим. Виржини Куллудон: Патриотизм и образование. Моя коллега Мария Персанова обсуждает тему передачи с учительницей литературы Аллой Хабаровой из Любучанской средней школы, Чеховский район, Московская область: Мария Персанова: Какой смысл воспитывать в детях патриотическое воспитание? Алла Хабарова: Школа - это слепок общества. Когда в обществе, отсутствие мы видим этого качества и видим соврешенно противоположное, когда страну грабят на глазах у детей, то внушать, сеять полезное, доброе, вечное очень трудно. Мне проще - я литератор, у меня источники литературные, я могу на примерах жизни и деятельности писателей, на образцах культурных, собственно, говорить об этих качествах, призывать быть похожими на этих литературных героев. Но дети выходят за стены школы, к сожалению, видят противоположное. И страшно, мне лично страшно, что я не могу убедить детей в том, что там, за стенами, это плохо, а надо жить так, как живут наши литературные герои, писатели, патриоты, которые действительно жизнью своей пожертвовали ради процветания собственного отечества. Поэтому, конечно, это качество, что ты один против многих вышел в бой, оно у меня постоянно присутствует, что я веду неравную схватку за душу ребенка, за воспитание в нем человечности, гуманизма, добра. К сожалению, подчас проигрываю - я себе в этом даю отчет. Алексей Симонов: Я к патриотизму отношусь очень не теоретично. Я считаю, что патриотизм есть вещь сугубо практическая. Если мне хорошо, комфортно в том государстве, в котором я живу, то я безусловно буду защищать это государство. Если в этом государстве мне плохо, то я буду защищать себя от этого государства. Если, наконец, нам вместе с государством окажется плохо на этой земле, как это случилось, скажем, во время войны, наверное мы найдем общий язык в защите наших общих интересов. Но это самый крайний случай. Виржини Куллудон: А как бы вы меняли традиционный подход к патриотизму? Алексей Симонов: В школе, дело заключается в том, что в школе учить патриотизму нельзя. В школе можно учить истории. Если в истории есть основы для этого патриотизма, они выявятся сами. И на самом деле в российской истории очень много вещей, которыми можно гордиться. Есть и блестящие военные истории, есть блестящие культурные истории. И если внятно и объективно о них рассказывать, они все равно воспитают определенное отношение и к своей культуре, и к своей истории, из чего, в сущности, и складывается патриотизм. Но только мы почему-то считаем, что он не складывается еще из взгляда на окружающую жизнь. (001-05:05) Вот мы всегда наш патриотизм, он за минусом окружающей жизни, а это очень опасно. Вот американцы наоборот, их патриотизм начинается с того, что они смотрят вокруг и видят - все взяли и вывесили флаги и у них ощущение. А у нас флаги всегда вывешивала власть и дворники. А когда я один раз такой флаг снял, чтобы пройти с пением революционных песен, меня едва не забрали в милицию. Школный звонок ... Патриот очень важен для состояния страны, чтобы она была лучше. Вообще, мне кажется, если люди будут любить свою страну, то в первую очередь, это должно быть те, которые ей управляют. Александр Попов, Красноярск, Кемерово: Это очень важная тема - патриотизм. Я считаю, что патриотизм это не эти слюни про то, что щи хлебать, все это русофильство и русофобство, как мы иногда говорим, иронизируем. Если говорить про русское, я вначале скажу несколько слов о том, как я это понимаю, а потом скажу, как мы это делаем. Для меня русское - это принцип служения, в отличии может быть от других наций. Мне кажется, что русская нация оформляется в идее самоопределения к более высшему началу. Когда-то это был Бог, может быть не Бог. В этом смысле русское самоопределение это самоопределение служения, по-простому, службы. Мне кажется, что идея патриотизма это идея самоопределения к чему-то высшему. Это может быть, конечно, сегодня не Бог, конечно же не Бог. Смотря для кого. Меня сегодня начинает все больше и больше задевать идея госстроительства в России, в определенном смысле как Бог, вот идея госстроительства. Совершенно точно, это территория громадная, которая около 12-ти тысяч километров в длину, у нас на самом деле государство, по секрету будет сказано, государство не сформировано. В этом смысле одной из высших идей сегодня - это идея построения России как постнационального государства, современного, заметьте, постнационального государства. Маринa Скрипко, заведующая учебной частью частной школы «Дельта», Санкт-Петербург. С ней говорит моя коллега Ольга Писпанен: Вы знаете, вопрос о патриотизме, видимо сейчас, это самый сложный и болезненный вопрос. Потому что, что таить греха, за определенный промежуток времени, когда рушились старые нравственные устои и создавались новые, еще не до конца созданные, понятие "Патриотизма» стало нарицательным. И мы все имеем этому множество примеров, поэтому здесь момент очень тонкий. Но, по крайней мере, ни один из наших ребят не позволяет себе каких-то выходок, вот недостойного какого-то поведения, если проводится мероприятие, посвященное священным датам, т.е. 9 мая. Не важно, какой это возраст ребят. У нас ребята идут возлагать цветы. Причем инициаторами, организаторами самого возложения, естественно, взрослые - мы должны сопровождать, а вот инициативу - какие цветы выбирать, ведь у нас каждый класс держит в секрете - какие цветы он будет возлагать, какого цвета, что- это инициатива ребят. Чтение стихов у памятников у монументов, потому что, сами понимаете, вот просто как ребенок говорит - это одно, когда он начинает читать стихи - и ему психологически легче, и воспринимается это более торжественно. Вот это есть. И причем, самое приятное, что это не напускная торжественность. Такие дни, как День блокады Ленинграда. Когда у нас приглашаются люди, которые действительно это видели, когда сами ребята с трепетом приносят документы, которые были в их семье. Вы понимаете, если он один раз принес вот трепетно и показал, или он что-то при всех встал и сказал - да, у меня это было, да, я это знаю пусть понаслышке. Я это знаю, я это видел. Все-таки это не патриотическое воспитание, я считаю, что это - не позволение забыть о том, что все-таки патриотизм - это звучит гордо, а не нарицательно. Александр Попов, Красноярск, Кемерово: Мы не говорим слово патриотизм, мы не произносим это слово, но эти ребятишки очень четко начинают понимать, что такое государственное, что такое русское, чем русское отличается от французского. Я рассказывал фрагмент мероприятия, мы их возим заграницу и показываем, но это не агрессия по отношению к другой нации, это понимание, что русская культура и прежде всего русский язык является ресурсом развития, как ни странно. Потому что русский язык это возможность говорить о будущем, это язык, на котором говорят о будущем. В отличии, например, от английского языка. Английский язык это говорение о настоящем. Немецкий язык это говорение... кстати, о прошлом это философский язык, а русский это прожективный язык, это ресурс. Они начинают к своим 15-16-ти годам понимать, что это плюс, что они русские. Ну русские, я имею в виду, у нас есть русские евреи, у нас есть русские украинцы, у нас есть русские грузины в школе, русские чеченцы у нас есть в школе, это все нормально. Но они в русской культуре сформированы и в этом смысле они понимают, что русское или российское это есть ресурс их развития и развития общества и страны. Я считаю, что это патриотизм. А вот когда они специально говорят о патриотизме, поднимают руку куда-то, поднимают флаги и маршируют, вы знаете, я к этому отношусь, я не хочу никого критиковать, я к этому не отношусь. Александр Адамский: Здесь есть одна очень существенная вещь: если мы путаем, подменяем, если мы вместо родины говорим о государстве, тогда отсюда все служение. Я тоже не против ни служения, ни преданности, ни всего остального. Но не нужно, нельзя любить государство. Не государство есть предмет служения, это форма, это игра такая, нельзя из этого фетиш делать. Вы знаете, очень такое языческое представление об устройстве общежития, когда мотив подменяет цель. Поэтому я не хотел бы воспитывать патриота, не хотел бы становиться патриотом по отношению к государствам. Все-таки патриотизм, с моей точки зрения, это любовь к тем людям, которые жили, живут и будут жить. В какой они форме отношений друг с другом - это второй вопрос. Но если я патриот России, то я патриот монархии или советской страны или того, что мы называем демократическая Россия, это же смешно. В этом смысле служить людям - да, служить близким - да, служить себе - безусловно. Но служить государству - это особый тип работы. Я знаю многих людей, в том числе моих товарищей, очень близких, очень хороших людей, грамотных специалистов, которые государственники. Вот они государственники. И сейчас это модно, вот мы государственники, мы за государство и так далее. Но при этом важная деталь - а государство это кто, это что? Как оно опредмечивается? А я думаю, что государство это тот милиционер, который может тебя убить и оскорбить и так далее. Государство - это тот чиновник, который тебя обругает, облает, взятку попросит и так далее. А я думаю, что государство - это тот офицер, который оскорбляет солдата в казарме. Не все такие, но это же то, к чему я могу отнестись как к государству, вот это то, к чему я отношусь как к государству. В этом смысле я могу быть патриотом, но позвольте мне при этом не быть ярко выраженным государственником. Мое маленькое такое право, не более того. Если оно у меня есть, значит я живу в демократической стране, если же у меня нет этого права и если от меня требуют, если я патриот, быть государственником, да еще и радикальным, ну тогда, знаете, надо думать о тех отношениях, в которых я участвую, либо в них не участвовать. В этом смысле это очень такой вопрос, я бы сказал, вопрос личной безопасности. Потому что либо я имею право приватизировать свой патриотизм, он же мой, и так воспитывать детей, либо я на это не имею права, тогда это получается патриотическая обязанность, которая конституцией не предусмотрена, кстати сказать. Маринa Скрипко, Санкт-Петербург: Пытались возродить еще в 50-е, 60-е годы этот пример, и попытки увенчались успехом, и были великолепнейшие результаты. Но тогда что получилось? Сработал «социальный заказ». Да, людей похвалили, кто-то получил награды, все прекрасно и это было закрыто. А сейчас, мы покупаем у того же Запада наши же идеи. Почему? Потому что у нас не было разработок. Да, мы в свое время были миллионерами времени. Мы в свое время были миллионерами мечты и наивности. Потому что мы не могли не создавать. Если у меня родилась какая-то идея, почему я не могу ею поделиться со всеми? У нас не стоял вопрос о том, что в первую очередь мне надо бежать это запатентовывать. Все-таки русский человек, он не только русский по национальности. Те люди, которые воспитывались в свое время в стране, которая называлась СССР. Ну все мы были такие по большому счету. Я не беру какие-то крайности. Мы жили как одна семья. Я не говорю, что не было накладок. Жизнь-мозаика, накладки есть всегда. Они и сейчас есть , они и потом будут. Но никому не приходило в голову, что я должен вот это скрыть, я должен уехать туда, упаси Боже. Делалось все к счастью, к радости. И вы посмотрите, действительно великолепнейшие школы создавались. Ведь если посмотреть большинство сейчас школ частных, они же работают по тем наработкам, которые именно сделаны в интеграции всех людей. Светлана Епишина, учительница биологии, Любучаны, Подмосковье: Мы живем в стране, живем в доме, в семье, это и есть чувство патриотизма, чувство семьи, чувство родины и, конечно, оно не должно никуда уходить. В школе сейчас, раньше, может быть, идеологически было несколько такая подоплека, больше уделяли внимание военно-патриотическому воспитанию. Сейчас есть некоторый возврат, но вообще-то, я считаю, что это через национальную культуру должно быть нашу. Любая страна - это национальная культура, а культура - это вообще достояние самое главное, я считаю, на чем все держится, основа всего, фундамент всего. А национальная культура только она и выращивает патриотов, как же без патриотов страна? Любая страна должна иметь патриотический настрой, каждый гражданин своей страны, чтобы защищать ее, чтобы знать ее, он же в ней живет. Марина Парсанова: Положа руку на сердце, как Вы считаете, сейчас дети в школах растут патриотами? Светлана Епишина: Думаю, что нет, не в достаточной степени, может быть. Просто эта тема, наверное, ушла, мы не заостряем, как учитель говорю, не заостряем особое внимание. Может быть стоит именно сейчас уделить больше внимания. Гораздо больше. Виржини Куллудон: После 11-го сентября, усилят ли патриотическое воспитание? Александр Адамский: Когда-то в начале века отец Павел Флоренский написал письмо в Священный Синод. И он написал, что если вы хотите отвратить ребенка от религии, то введите в обязательном порядке Закон Божий в школах и вы получите обратный результат. То же самое будет и с патриотизмом. Если его введут в обязательном порядке, а сейчас уже идет такое поветрие, если заставить детей вставать, каждый день, каждое утро, когда звучит гимн, если его начнут транслировать по школам, если начнут флаг, если начнут требовать знаков уважения к атрибутам государственности, у детей будет обратная реакция. Есть такая опасность. Сейчас про это говорят. Поэтому, я еще раз говорю, патриотизм может быть как педагогика выращен в сообщество профессиональное, он не может быть дан как математика, как география, химия и так далее. Конечно, можно проводить лабораторные работы по патриотизму, но от этого будет только хуже. Педагогика слишком тонкая вещь. К сожалению, она иногда, если ее искусственность доводится до предела, то она достигает обратных результатов. Но все выпускники советской школы ненавидят классическую русскую литературу, потому их пичкали ею. Понимание Гоголя, Достоевского и Толстого приходит где-то в сорокалетнем, а то и позже возрасте. Потому что нельзя запихивать в человека насильно даже патриотизм, он должен быть выращен и он может быть выращен, но для этого нужны очень тонкие методы. Для этого должен быть особый учитель, который любит свою родину. Александр Попов: Мы брали темы из региональной жизни, мы с ними обсуждали, как устроена Сибирь, как устроен Алтайский край как регион, в чем отличие Новосибирской области и Алтайского края, почему здесь разные динамики жизни, почему здесь разные зарплаты, почему здесь разные взгляды, почему здесь власть поменялась в Новосибирске уже несколько раз, а в Алтае не поменялась. Все это власти не нравилось. А дети копали глубоко, они читали философские тексты, социальные тексты, они поднимали историю Алтайского края. Вы знаете, в той истории там был очень один такой занимательный сюжет: дети все-таки дошли до губернатора края Сурикова. Они попали на прием к губернатору края, они сказали: мы хотим учиться в этой школе, вы нарушаете наши права, вы закрываете школу. И одна девочка, Александра Блок, она ему рассказала то, что у нас есть проект, называется написание истории России. Дети сами пишут историю своей семьи, рода, восстанавливают с 19-го века, мы пишем историю России. А губернатор ей отвечает: мол, как же так, история страны уже написана. И она ему ответила - нет, она не написана, потому что историю страны пишем мы. И в этом смысле каждое поколение имеет право на свою историю. Вот для меня история про детей и про Алтайский край она является показательной. Я считаю так, как можно судить, есть у нас гражданское общество и открытое общество или нет. Ведь трудно очень оценить, выйдя на улицу и посмотрев, главное понять, что в головах у людей. И у этих детей в головах идеология именно открытого общества. Неважно, что в головах у их родителей, губернатора. Потому что эти дети останутся там жить. И в их головах идеология открытого общества. Для меня это было принципиально, я понял, что мы добились того, чего хотели. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
